Нари привыкла к гипсу, даже привыкла к безделью, но отсутствие мамы в доме вводило в легкий ступор.
Как такое возможно? Больше никто не входит в комнату без спроса, не скандалит на пустом месте и не возвращается поздно ночью с сильным, алкогольным опьянением. Нари не видела её уже месяц, и, признаться, она не очень-то и расстроенная.
Вместо мамы готовит личный повар, уборкой дома занимается горничная, медсестра, которую Нари предпочла называть «няней», периодически приносит еду в постель и помогает переодеться. Вуджин приходил вечером и сразу же садился за уроки. Сонми с Джиён посещали подругу дважды в неделю. Помимо домашнего задания, они приносили сладости и десятки сплетен, которые стоило обсуждать исключительно вживую.
Тэхен же… Тэхен вел себя странно.
Несмотря на то, что у Нари имелись костыли, спускаться на первый этаж всё еще было катастрофически неудобно и очень страшно. Просить помощи – не в её характере, и Тэхен знает об этом.
Поэтому он молча подходил, аккуратно брал на руки и нес на первый этаж.
Целую неделю Нари позволяла ему касаться себя так, как никогда прежде. Рука на талии, рука под коленями. Тэхен был сильным, хотя внешне не похож на всемогущего качка. Нари не тяжелая, но гипс от стопы и до бедра добавлял несколько килограмм. К тому же, Тэхен осторожничал – носил бережно, внимательно, чтобы Нари ничего не задела ногами и не ударилась головой о стену.
Но Тэхен всегда молчал. Не спрашивал, как нога или как самочувствие. Он будто бы и так знал, стоило ему взглянуть на общее состояние Нари.
Не то, чтобы ей хотелось с ним говорить.
Черт возьми, она всё еще не может понять, что чувствует. Тепло, что окутывало её каждый раз, когда он прижимал её к себе – путало и сводило с ума.
Как так? Она столько лет держала от него дистанцию, а теперь свободно разрешает ему обнимать себя и носить по дому, как раненного оленя?
По всем установленным в её голове правилам, Нари должна была бы оттолкнуть его. Гордо заявить, что она сама может взять костыли, сама может сползти на первый этаж и точно также самой подняться. Никакие чужие руки на её теле ей не нужны, и уж тем более – руки Тэхена.
Но… но Нари ждала, когда он вернется с работы, поднимет её и понесет. Каких-то три минуты вниз, три минуты вверх, после которых кожа непривычно горела, в груди грело, а тело сковывало необъяснимое противоречие. Нари ощущала себя в капкане, зубчики которых она сама же и раскрыла. Если двинется, то будет больно, но если не наступит, то всё равно вернется.
Спустя неделю, Тэхен перестал брать её на руки, что вызвало в Нари неожиданное и нежеланное разочарование.
Почему?
Нари ненавидела Тэхена с тех самых пор, как услышала его имя. Она поклялась, что никогда не назовет его «папой», что никогда не будет считать его за семью, но всегда – за врага; пообещала самой себе, что убежит отсюда, как только появится возможность. Избегала, огрызалась, игнорировала. Нари держалась от него как можно дальше, дарила ему холод и ограждалась стеной…
…которую он постепенно ломал.
Правда. Тэхен всегда говорил Нари правду. Он не врал ей, отвечал честно, не скрывал истинных мотивов, но искренне предлагал помощь. Тэхен не сдавался, как бы громко Нари не шипела, как бы больно она не царапалась – он продолжал протягивать искалеченную руку, в надежде на малейшее прикосновение.
Тэхен ждал. Терпеливо. Не настаивал, не навязывал, не напирал. Наблюдал со стороны, слушал и слышал.
Просто был рядом.
Картина рушилась, и Нари ничего не могла с этим сделать. Она просто стояла и смотрела. Связанная, неподвижная. На её глазах темные краски сменялись яркими мазками, пугающая тьма – осветлялась, а зловещий силуэт приобретал очертания истинной красоты.
Вместо чудовища, Нари видела принца. Вместо дракона, Нари лицезрела рыцаря. Вместо убийцы, Нари видела спасителя.
Это путало.
Как она могла? Как она могла выбрать его сторону, но не сторону родной мамы?
Неужели Нари действительно отвратительная дочь?
Хорошая бы так не поступила. Хорошая дочь защитила бы. Не отвернулась и не прижалась к чужому человеку, но спрыгнула и пошла к маме. Плевать, что с гипсом, плевать, что проиграла, что поссорилась. Хорошая дочь не отказалась бы от матери в пользу отчима, каким бы добрым, понимающим и заботливым он бы ни был.
Но Тэхен неожиданно отдалился, и это продолжалось даже после того, как сняли гипс.
Неужели он понял, насколько Нари ужасная? Такой умный мужчина, как Тэхен, рано или поздно осознает, что держать рядом дочь, которая предала мать – когда-то предаст и его.
Нари ведь эгоистичная, самовлюбленная, с отвратительным характером и процветающей ненавистью ко всему миру. Жестокая, грубая, импульсивная.
Тэхену не нужна такая дочь.
Никому не нужна.
— Нари! На-а-ари-и-и!
Нари вздрагивает, моргает и смотрит на женщину, что сидела на стуле, где обычно сидела мама.
— Да?
— Ты слушаешь меня?
— Да, простите, — Нари хмурится, опускает взгляд обратно на стол.
Последнее время она совсем растерянная, невнимательная, забывчивая.
— Что тебя так… так расстроило? — доктор кладет руки на распечатанные анализы, наклоняется чуть ближе. — То, что у тебя всё еще нет течки, или то, что она у тебя будет хуже, чем обычно?
Нари сглатывает, смотрит на медицинское заключение, что лежало перед ней вверх-ногами. Омеголог, кажется, только что его достала и подробно объясняла значение диагноза. Не то, чтобы Нари не слушала – она всё слышала, да, но она не готова была принять тот факт, что у неё всё не так, как у нормальной, обычной омеги.
Тянется рукой к документу, берет в руки. Прежде, чем прочитать, необходимо сделать глубокий вдох и успокоиться.
Пациент: Ким Нари
Возраст: 16 лет
Тип: Омега
Жалобы: отсутствие первой течки при достижении шестнадцатилетия, повышенный уровень тревожности, периодические головные боли, раздражительность, нарушение сна.
Обследование:
• Гормональный профиль: повышенный кортизол, пониженный эстрадиол, сниженный уровень ЛГ и ФСГ.
• Общий анализ крови: легкая железодефицитная анемия.
• Феромональный анализ: низкая базовая концентрация с эпизодическими скачками при стрессовой стимуляции.
• Психоэмоциональный статус: признаки хронического стресса.
Диагноз: Функциональная задержка активации омега-репродуктивного цикла на фоне хронического стресса и гормонального дисбаланса.
Рекомендации:
• Снижение стрессовой нагрузки.
• Коррекция питания (увеличить потребления железа, витамина D).
• Контроль гормонального профиля через 3 месяца.
• Психологическая поддержка.
• При необходимости – феромональная терапия в период начала течки.
Нари раздраженно щелкает языком, кидает обратно лист бумаги и скрещивает руки на груди.
— То, что я – бракованная омега.
Врач поправляет прямоугольные очки, проведя средним пальцем по переносице. У неё волосы покрашены в светлый блонд, завязаны в высокий, конский хвост, благодаря чему видно шею с четко различимой меткой. Симпатичная женщина около тридцати пяти лет, одетая в белую блузку и классические, черные брюки.
Несмотря на то, что она – омега, она – доктор медицинских наук в сфере феромональной регуляции. Врач-омеголог, которая действительно нравилась Нари, но которая не была в силах повлиять на её мышление.
— Ты не бракованная омега. Ты – нормальная, обыкновенная омега, у которой течка наступит позже.
— У меня в классе только я не обрела тип… и еще один мальчик, но он, скорее всего, бета, — Нари жмет плечами, отворачивается, закидывает ногу на ногу.
— У твоих одноклассников кортизол не был таким высоким, — выдыхает врач, сохраняя профессиональное спокойствие. — Твоё тело думает, что вокруг опасность, и блокирует репродуктивный цикл. Гормоны, которые должны запустить твою первую течку, в спящем режиме, — терпеливо объясняет, водя наманикюренным пальчиком по распечатанным анализам. Но Нари не хочет вновь смотреть туда; не хочет видеть подтверждение её дефекта. — Если мы снизим уровень стресса и восстановим железо, цикл сможет начаться сам. Не переживай, здесь нет ничего страшного. Нужно всё сделать правильно, и тогда, через полгода у тебя может быть первая течка.
Нари медленно поворачивает взгляд к врачу, которая попрежнему смотрела на неё.
— То есть… почти в 17?
— Да, — кивает омеголог и берет документ с результатами общего анализа крови и гормонов. — Будем отталкиваться от того, что мы имеем. Жаль, что у меня нет данных твоей мамы. Я бы…
— У неё первая течка была в 16.
— Мне нужно знать её интенсивность, — объясняет врач. — Чем дольше затягивается первая течка у омеги, тем она интенсивнее. Но бывают случаи, когда…
— Что Вы имеет в виду?
Омеголог не против, что Нари её перебивает, но сомневается прежде, чем ответить. В ней заметно сочувствие, но и осторожность – будто она подбирает слова, чтобы не напугать.
Неужели Нари настолько жалко выглядит со стороны, что доктору наук приходится учитывать каждое её движение, взгляд, тон?
— Мне нужно, чтобы ты понимала: при позднем начале течки организм реагирует сильнее, — не спеша, говорит омеголог. — Сексуальное влечение будет значительно выше нормы, и оно будет сопровождаться сильной физической болью, — она делает паузу, позволяя Нари пропустить всё через себя. Понимающим взглядом она прослеживает видимое напряжение в её плечах. — Повышенная температура, слабость, потеря контроля над телом и помутнение разума – это ожидаемые симптомы. Ты будешь нуждаться в альфе, как… как в воздухе. Твой запах и феромоны будут выделяться и распространяться очень активно.
Нари кусает щеку изнутри, хмурится, пытаясь игнорировать просыпающийся страх.
— Я… я читала об этом. В школе, — кивает, пытаясь звучать не как напуганный ребенок, но как знающий взрослый.
— Да?
— Да. Я помню. Моё тело будет… будет звать альфу? — кривится Нари, опуская взгляд на стол.
Врач задумчиво мычит, складывая руки замком.
— Если ты говоришь об определенном альфе, то… такое происходит в случае истинных.
Нари удивленно дергает бровями, ухмыляется.
— Вы верите в истинных?
— Я – врач, — мягко улыбается омеголог. — Я не опираюсь на веру, я опираюсь на опыт. За десять лет практики я встречала лишь трёх пациентов с подтвержденными случаями истинной пары. Да, этот феномен всё еще не имеет научного объяснения и его вероятность крайне мала, но он реален. В твоем случае, — она указывает ладонью на Нари, — во время течки потребность в альфе будет настолько выраженной, что ты среагируешь на любого, кто окажется достаточно близко.
— Прекрасно…
— Не переживай, — она мотает головой, всем своим видом показывая, что она не пытается утешить, но пытается убедить. — Мы сможем облегчить твои симптомы с помощью медикаментозной поддержки. Я помогу тебе подготовиться, — врач открывает медкарту Нари, листая. — Поговорю с твоим папой, всё ему объясню: как нужно действовать, что нужно делать. В первую неделю течки тебе потребуется полная изоляция. За три дня до предполагаемого начала я буду приходить на осмотры, чтобы отслеживать динамику и при необходимости корректировать план.
Нари не знает, что она ощущает: разочарование, страх или стыд. Тэхен с Вуджином будут обязаны покинуть дом из-за неё.
Неужели у всех омег так? Первая течка – это мучительная агония, которую ты проживаешь в одиночестве?
— Почему Вы не можете остаться со мной на всю неделю? — вырывается из Нари, что удивляет не только её, но и омеголога. — Я знаю, что Вы заняты, но разве это не логично? Постоянное наблюдение и…
— Нари. Я – омега, — в её тоне – ощутимое сострадание, которое начинает немного раздражать. — Присутствие чужих омег рядом с омегой, у которой не просто течка, но еще и первая в её жизни течка – может негативно повлиять на сам процесс. Проще говоря, ты будешь воспринимать меня, как «конкурентку», пытаться подавить мой запах своими феромонами. Твоё тело будет инстинктивно вытеснять меня из территории.
— А если бы… — Нари дергается вперед, но сама себя останавливает. Не уверена, что хочет продолжить, но вопрос сам собой вылетает. — А если бы рядом была моя мама?
— Она – твоя кровная родственница, — жмет плечами омеголог. — Ты бы подпустила её, ты бы не считала её за соперницу. Это противоречит естественным связям между матерью и ребенком.
Ха.
Дядя Джин рассказал ей ситуацию, что происходит в семье у Нари? Наверное, нет. Возможно, Тэхен что-то упоминал. Например, что «за девочкой некому присмотреть», что «с ней может быть тяжело», или что «её больше некому доверить».
Так же он говорил, да?
Так он думает о Нари?
Почему Тэхен отдалился?
Если дело не в предательстве и бракованности, то в чем?
В том, что она – омега? До сдачи анализов нельзя было с уверенностью определить тип Нари. Возможно, Тэхен надеялся, что она станет успешной альфой или порядочной бетой. Шансы малы, но не равны нулю. Однако, после полученных результатов, он избегает её, практически не разговаривает с ней и уходит из дома.
Так же, как уходила мама.
Вся проблема в Нари, так? Поэтому её бросил папа? Поэтому её бросила мама?
Поэтому её бросит Тэхен.
Ну и что? Какая вообще, к черту, разница? Причем здесь вообще Тэхен? Он ей никто. Бросит и бросит. Если он откажется от неё, как от дочери, как только у неё случится течка – Нари не будет против. Нари будет только рада.
— Ты опять? Ну ты опять?! — голос тренера разносится на весь каток. — Ты только недавно очухалась, а уже прыгаешь, как кенгуру! Хватит! Сюда, быстро!
Нари закатывает глаза, едет по льду, пытаясь игнорировать легкое нытье в ноге. Лениво скользит к бортику, у которого стоит тренер Пак, сурово скрестив руки на груди. В этой полосатой кофте с длинными рукавами он похож на заключенного, но взгляд, как у надзирателя. Нари замечает, как у него развязался шнурок на спортивных штанах, но ничего не говорит.
— Ты головой думаешь, а? Два месяца назад только гипс сняла. Хочешь еще один перелом?
— Нет.
— Тогда хватит вертушки мне устраивать. Что с тобой вооб-…
— Тренер Пак, а течка… течка – это страшно?
Он опешил. Нари редко видит его растерянным, тем более – смущенным. Но он тут же прочищает горло, собирается с мыслями, переступает с ноги на ногу и внимательно смотрит на свою спортсменку.
Не самый лучший и корректный вопрос как для своего тренера, но они ведь занимаются уже десять лет. Нари знает, что он – омега, и, чем старше становится, тем больше им восхищается. Обсуждать течку с врачом-омегологом полезно и нужно, но с тренером Паком нет необходимости соблюдать клиническую отстраненность. Он знает её, видит её, читает, как открытую книгу.
Нари доверяет ему.
— Ты поэтому места себе не находишь?
— Вы не ответили, тренер Пак.
Он фыркает, подзывает к себе. Нари выходит со льда, шагает по резиновому покрытию и падает на скамейку трибун рядом с тренером. Он указывает на коньки, молча требуя снять. Нари послушно выполняет приказ.
— Течка – это не страшно, — наконец-то выдыхает тренер, протягивая микрофибровую ткань, чтобы Нари вытерла влагу с лезвия. — Но… неприятно.
Уклончивый ответ, который недостаточно удовлетворяет.
— Насколько неприятно? — уточняет Нари, проводя тряпкой по металу.
Тренер Пак бы выругался, но при своих спортсменах он никогда не матерится.
Тем не менее, он сдается. Понимает же, что Нари так просто не отстанет.
— Очень. Тело… не слушается тебя, — он жмет плечами, вновь скрещивая руки на груди. — Ты будто становишься другим человеком. Всё как в тумане, дышать – нечем. Ты… ты становишься чувствительной. Очень чувствительной. Запахи, вкус, шум, — тренер Пак хмурится, смотря перед собой. Он, как и врач, осторожничает, пытаясь избегать шокирующих подробностей. — Тебе… тебе просто хочется. Прямо сейчас, и плевать – кто, — он выдыхает, смотря на застывшую с коньками и тряпочкой Нари. — Течка – это опасно, и я надеюсь, ты находишься под наблюдением у врача.
— Да, — кивает, продолжая вытирать лезвие, хотя оно уже было сухим. — У меня есть врач, она следит за мной. Тэхен нанял.
— И что она тебе говорит?
— Что у меня всё будет… будет очень плохо, — поджимая губы, говорит Нари.
— Потому что у тебя поздняя течка?
— Угу.
Тренер Пак не смотрит с жалостью, но с немой поддержкой и желанием предоставить не просто хороший, но полезный совет. Нари никогда не делилась с ним душевными страданиями, и то, как она говорит с ним сейчас – удивляет даже её.
Но чем ближе течка, тем отчаянней становятся способы найти в ком-то утешение.
— Если за тобой следит врач, то ничего страшного не произойдет, — жмет плечами тренер Пак, забирая тряпочку у Нари. — Опасно, если это происходит внезапно. В школе, на улице, на катке – где угодно, но не дома. Ты выделяешь сильный запах, привлекательный для альф, у кого нет пары. Для них, ты – сочный кусочек обжаренного мяса.
Нари кривится, отшатывается.
— Фу-у-у… надеюсь, у меня не будет запах жаренной курочки.
Тренер Пак хихикает, кладет тряпочку рядом. Он с интересом смотрит на Нари, словно оценивает, подошел бы ей запах или нет.
— Даже если и будет, то альфы на всё клюнут – лишь бы им кто-то дал.
Нари фыркает, опускает коньки на пол. Слышать от тренера Пака явную неприязнь к альфам в какой-то степени забавляет.
Если так подумать, то Нари никогда не видела его с кем-то. Он всегда один. На тренировках изредка может пообщаться с другими спортсменами своего возраста и уровня, на соревнованиях он бывает нарасхват, но чтобы кто-то прикасался к нему, нежно улыбался, целовал или держал за руку – никогда.
Нари практически ничего не знает о его личной жизни. Тренер и не сильно болтал о чем-то, помимо спорта.
— Как у Вас это было, тренер?
— Первая течка? — уточняет, вопросительно смотря на Нари. Кажется, он на секунду отвлекся от их разговора. Он чешет пальцем шею в районе кадыка, кривит губы, вспоминая. — Меня колбасило не по-детски. Поскольку я – мужчина-омега, редкий случай, то и симптомы были редкостно тяжелыми. Но я был не один. Со мной была мама и сестра… и таблетки. Всё произошло без вмешательства всяких уродов.
Нари кивает, наклоняясь чуть вперед, пока ладони упираются о сидение по бокам. Она рада, что тренер был в кругу семьи, которая ему помогла пройти через нелегкий период в жизни каждой омеги. Но Нари также понимает, что её изоляция, возможно, окажется тяжелее, чем она предполагает.
— Ясно.
— Кто с тобой будет? — тут же спрашивает тренер, поворачиваясь к своей спортсменке.
Нари хмурится, решает как-то себя отвлечь – вновь надевает коньки, всем своим видом показывая, что, даже если тренер попробует её остановить, она всё равно вырвется на лед.
— Никто.
— Мама всё еще не объявилась?
— Нет. Но… но врач говорит, что всё пройдет хорошо, а я ей верю, — Нари пытается убедить ни то тренера Пака, ни то себя. Но чем больше она об этом думает, тем сильнее волнуется. — Буду принимать таблетки, сидеть дома.
— Не переживай, — ласково успокаивает тренер, нежно поглаживая по спине. — Ты сломала ногу и встала на лед через два месяца. Вот кто-кто, а ты уж точно сможешь пережить какую-то там течку.
Нари улыбается, встает на коньки и с искренней благодарностью смотрит на тренера.
— Спасибо.
Он поднимается следом, подходит к бортику, пока Нари вновь выходит на лед. Он даже не говорит о законченной тренировке, о времени, о необходимости отдыхать и делать перерывы. Тренер Пак знает, что Нари нужно больше всего.
— Не расслабляйся, — фыркает, наблюдая, как его ученица разгоняется на льду. — Если ты омега, то это еще ничего не значит.
Нари изучала омег в школе, и большинство учебников описывали их, как слабый, ранимый тип, исполняющий роль «хранителя очага» и «продолжателя рода». Покорные, нежные, зависимые от альф. Их собственная ценность измерялась лишь умением рожать и поддерживать тепло в доме, но не способностью влиять на мир за пределами семейных стен.
Большинство омег, кого Нари встречала – представляли собой полную противоположность прочитанному.
Даже мама. Каждая омега доказывает, насколько их неправильно понимают и вынуждено вгоняют в установленные рамки. Все из кожи вон лезут, чтобы не обращали внимание на тип, но на то, чего они добились, на что они способны.
Нари с детства ненавидела мир, который победил её с самого рождения. Быть омегой – пугало, отталкивало, раздражало. Бесило. Ничего не может сделать, не может пойти против природы. Приговорена судьбой и осуждена жизнью.
Но такой, как тренер Пак, смог. У него ситуация хуже, чем у Нари. Он – мужчина-омега, которому наверняка пришлось нелегко не только в школе или университете, но и в спорте. Тем не менее, он – один из лучших тренеров по фигурному катанию, к нему всё еще мечтают попасть десятки детей, на него равняются и его слушают.
Что уже говорить о личном враче Нари. Омега, получившая степень доктора наук. Ученная, медик, с меткой на шее и, наверняка, хорошим альфой рядом.
Если они смогли, то почему не сможет Нари?
Всё, что ей нужно сделать – пережить первую течку. Все уверяют, что это несложно. Неприятно, страшно, тяжело, но несложно. К тому же, Нари начнет принимать таблетки за месяц до потенциальной даты течки, она всё время находится под наблюдением врача, и она будет дома. Одна, но в своей комнате, в своей кровати, в тишине и покое.
— Звони, если что, — хлопает по плечу Вуджин.
— И не надейся, — кривится Нари, потирая место удара. — Я выключу телефон.
— Ты не выключишь телефон, — фыркает младший брат, скрещивая руки на груди.
— Зная, что ты будешь мне наяривать – выключу.
Он закатывает глаза, с неодобрением смотря на старшую сестру. Открывает рот, чтобы съязвить или упрекнуть, но отвлекается на голос сзади.
— Вуджин, чемодан.
— Да, пап, бегу!
Он вытаскивает ручку небольшого чемодана и катит его в сторону машины.
Вуджин младше Нари всего на два года, а выше почти на голову. Чем старше он становится, тем меньше напоминает отца – очертания, судя по всему, мамины. Даже стиль сменил: вместо того, чтобы подрожать белым воротничкам, он предпочитал широкие, оверсайзные футболки и свободные штаны с кроссовками.
Но, всё же, было в нем что-то и от папы: густые волосы, широкие плечи, длинные ноги. Когда Вуджин стоял рядом с Тэхеном, то их сходство было очевидным, если не навязчивым.
— Может, что-то оставишь?
— Нет-нет. Тут всё важное, пап.
— Целый рюкзак с чипсами тоже важный?
— Да. Важный.
Тэхен тяжело вздыхает, отводя взгляд в сторону заката.
После того, как он отвезет Вуджина, он уедет в другой конец Сеула. Помимо дома, у него есть небольшая квартира, которую он использовал в черт знает каких целях. Нари бы спросила, но не может.
Тэхен до сих пор вел себя отчужденно. Несмотря на то, что они оставляют Нари совершенно одной в целом доме, его, казалось, это ничуть не заботило. Он отрешенно наблюдал за солнцем через солнцезащитный очки, пока ветер касался его пушистых, давно не стриженных волос. Темно-синий лонгслив облегал его тело, привычные Тэхену черные классические брюки слегка колыхались ближе к щиколоткам, не достигая черных лакированных туфель. Он выглядел так, словно он здесь проездом, словно он хочет как можно быстрее отсюда уехать.
Нари надеялась, что хотя бы перед течкой он даст ей объяснение: что, блин, происходит? Тэхен, который столько всего сделал для неё и из-за неё, молчит и отгораживается в один из самых важных периодов её жизни.
Разве он не должен беспокоиться за неё? Не должен успокоить? Поговорить? Сделать хоть что-то?
Но Нари молчит. Крепче обнимает себя, плотнее укутываясь в вязанную, голубую кофту на змейке. Под низом тонкая, белая майка. Ноги покрываются мурашками ровно от края коротких, серых шорт и до белых носков. Нари опускает взгляд на пушистые, белые тапочки, стараясь не расстраивать себя ненужными мыслями.
Но они всё равно лезут.
— Фух, всё. Получилось.
— Молодец, — кивает Тэхен и захлопывает багажник своего Астон Мартина. — Прощайся с сестрой и поехали.
— А ты?
Они оба смотрят на Нари. Только если она может различить удивление на лице у Вуджина, в выражении Тэхена попрежнему пусто. Его глаза скрыты за очками, его губы неподвижны, и то, как он завис у двери в машину, ничего не значит.
Вуджин никогда не вмешивался. С детства остерегался перепалок, а если и возникал конфликт – держался подальше. Он, как и отец, предпочел наблюдать, но не учавствовать без острой необходимости.
Только слепой не мог увидеть, что отношение Тэхена к Нари изменилось с момента развода.
Поэтому даже Вуджин не может промолчать.
— Пап, серьезно, — он скрещивает руки на груди, смотря на отца.
Тэхен тяжело выдыхает, громко хлопает дверью машины.
Нари вздрагивает, обижено хмурится.
Почему её это так раздражает?
— Если не хочешь, то не надо.
Тэхен даже не реагирует, но спокойно отвечает:
— Я не не хочу.
— Тогда почему ты всё еще там стоишь? Думаешь, что я заразная?
Тэхен засовывает руки в карманы штанов.
— Я так не думаю.
— Нари, папа…
— Я не хочу с ним прощаться.
— Перестань. Ты не…
— Он тоже что-то не спешит, — фыркает Нари, смотря на Тэхена, который всё еще стоял у машины.
Бесит.
Бесит, ведь Нари не понимает.
Бесит, ведь Нари ожидала другого.
Бесит… бесит, ведь Нари хочет, чтобы он попрощался.
— Думаю, тебе стоит выпить таблетки, — Вуджин мягко улыбается, загораживая собой вид на Тэхена и крепко обнимает старшую сестру. — Не злись.
Нари цыкает, не обнимает брата в ответ, но позволяет ему прижать себя ближе.
— Я не злюсь.
— Ты всегда злишься, — он смеется, и что-то в его смехе помогает чуточку прийти в себя.
Может, он и прав, но Нари никогда не признает.
— Вуджин. В машину.
Вуджин вздрагивает, оборачивается на Тэхена. Нари тоже не слышала, когда он подошел.
Прежде, чем уйти, он оценивает взглядом и сестру, и папу, как бы прикидывая, насколько печальными могут быть последствия. Удостоверившись, что, если ссора и будет, она не приведет к разлому в семье, Вуджин машет на прощание и залазит в машину.
Тэхен смотрит сквозь солнцезащитные очки, которые Нари хочет сорвать и раздавить. Он же скрывается за ними, он же не разрешает увидеть, что вообще с ним творится. Тэхен, прежде мягкий и искренний, теперь пугающе равнодушный.
Вдруг он уже всё распланировал, поэтому и рвет эту связь, которую сам же и выстраивал годами? Когда они вернутся, течка закончится, Нари обретет тип, и можно избавиться от неё. Тэхен держал её лишь из обещания, лишь по доброте душевной. Возможно, он понял, что, как только она вырастет, то будет такой же, как Боми, а ему не нужна такая дочь.
Никому не нужна.
Нари сжимает челюсти и ловит в отражении его солнцезащитных очков себя – одинокую и несчастную.
А еще – страх. Страх, который выдаёт её сильнее всего, и Тэхен видит его.
Поэтому он снял очки? Поэтому он, наконец-то, посмотрел в её глаза?
Тяжелый, нечитабельный взгляд, которым Тэхен её одарил, вызывал еще больше вопросов. Не теплый и не сочувственный, но бездушный и мрачный. Нари не может понять его, не может прочесть. Ни мурашек по затылку, ни ледяного сжатия в груди, ни липкого напряжения в воздухе.
Но он злится. Тэхен злится.
Не на Нари.
На кого?
— Не выключай телефон. Хорошо?
— Хорошо.
— Не забывай принимать таблетки.
— Не забуду.
— Звони мне, если что-то пойдет не так.
— Позвоню.
— И… и не бойся, — выдыхает Тэхен, и на какую-то секунду в его глазах проскакивает сожаление, которое тут же исчезает, стоит ему моргнуть.
— Я ничего не боюсь, — хмурится Нари.
Уголок рта Тэхена слегка приподнимается.
— Да, я и забыл.
Нари думает, что он сейчас развернется и уйдет, не скажет ни слова, ничего не сделает. От этой мысли тело непроизвольно напрягается, а сердце глухо и упрямо отбивает обиженный ритм.
Но Тэхен вдруг делает шаг вперед, затем еще один. Руки поднимаются медленно, будто он боится спугнуть, будто он сомневается в том, что Нари подпустит его с той же легкостью, с какой она подпустила Вуджина. Убедившись, что Нари не отстраняется, он наклоняется и заключает еэ в объятия, крепко прижимая к себе.
Почему?
Вопрос, который она задает себе всю свою жизнь. Вопрос, который она хочет задать ему.
Почему он отдалился?
Почему он больше не старается?
Почему он больше не тот Тэхен, который с бережностью носил её по дому?
Но Нари молчит.
Молчит и дышит. Глубоко, взволнованно, неровно.
Чем он пахнет? Какой у него запах? Почувствует ли она?
Цепляется за него. Резко, порывисто. Пальцы сжимают его кофту на спине, лицо утыкается в его плечо, глаза – закрыты. Нари льнет к нему, как погибающий цветок к солнцу, как утопающий к воздуху, как раненая птица к гнезду.
Тэхен сжимает в ответ.
Их первые в жизни крепкие объятия.
Почему она думала, что они будут ощущаться иначе? Почему она никогда себе не представляла, как они вместе обнимаются? Почему быть прижатой к Тэхену не так уж страшно, но приятно и тепло?
Нари не хочет отпускать, и это пугает.
Нари не хочет, чтобы он уезжал, и это раздражает.
Нари не хочет, чтобы он видел её настолько отчаянной, и это бесит.
Как же ей страшно. Как же она устала. Как же ей нужно, чтобы он был рядом.
Не уходи.
Останься.
Останься со мной.
Тэхен ощутимо вздрагивает. Нари распахивает глаза.
Он медленно разжимает объятия. Растерянно моргает, хмурится, совсем сбитый с толку. Рот слегка приоткрыт, взгляд – пристальный. Он ищет в её застывшем, напуганном лице ответ, который она не в силах ему дать.
Нари сама не знает, что это было.
Она не могла сказать это вслух. Она не могла.
Но почему он так смотрит на неё, как будто он всё слышал?
Тэхен отходит, но Нари тянется.
Они оба смотрят на её пальцы, которые ухватились за рукав его кофты.
Нет.
Нет-нет.
Что происходит?
Нари резко отстраняется, будто обожглась. Шаг назад, второй. Тэхен неотрывно следит за ней острым, пронзительным взглядом. Он не двигается, но Нари замечает, как его кулаки невольно сжимаются, а кадык дергается.
Неужели это началось? Неужели она уже реагирует на альфу? Но она не чувствует его запаха, она не может даже сказать, что с её собственным запахом, феромонами.
Нари обнимает себя, разворачивается и убегает в дом. Хлопает дверью, закрывает на замок, хотя знает, что Тэхен не пойдет за ней; знает, что ей нечего бояться. Но страх неизвестности, страх неподготовленности пыточными тисками сдавливает у самой глотки.
Нари слышит машину, слышит, как отрываются ворота. Во дворе наступает тишина.
Таблетки.
Где, блять, её таблетки?
Нари бежит на кухню, к аптечке и инструкции, что оставила врач. Находит баночку с надписью “Феромодекс” и “Циклостаб”. В схеме лечения указано принять по две таблетки каждого, как только проявятся первые симптомы.
Но это же можно считать за симптомы, верно?
Нари закидывает в себя пилюли, запивает стаканом воды и облегченно выдыхает.
Без паники.
Всё хорошо.
Завтра будет легче. Завтра точно будет легче.
Но следующее утро говорит об обратно.
С каждым днем всё будет лишь хуже.
Первое, что она почувствовала – непривычная влажность между ног. Внизу живота неприятно тянуло, во рту – пересохло, а сердце колотилось. Откинув одеяло, Нари заметила пот на животе, по лбу стекали капли. Помимо головной боли, повышенной температуры тела и до ужаса усиленного обоняния, Нари одолело незнакомое, но мучительно манящее возбуждение.
Перед глазами мелькнул Тэхен.
Препараты стояли на прикроватной тумбочке. Нари тут же закинула в себя по две каждого.
Ближе к обеду в ней проснулся голод и жажда. Но холодильник не помог. Сколько бы воды она не выпила, как бы аппетитно не выглядели заготовки от повара на целую неделю вперед – ничего не вызывало нужного удовлетворения. Запахи всё больше путали, а вкусы – смешивались.
Открыв отдел с фруктами, она достала всё цитрусовое, что было в контейнере. Но ни лимон, ни апельсин, ни грейпфрут её не устраивали. От отсутствия необходимого фрукта, необходимой кислости во рту, Нари злилась и непроизвольно рычала.
Интересно, какой запах у Тэхена?
Какой вкус у Тэхена?
Нари пьет еще четыре таблетки.
Вечер оказался невыносимо трудным. Дом создавал впечатление клетки, откуда она не может выбраться, куда она не может никого впустить. Тело ломило, между ног текло. Кровать недостаточно удобная, подушки недостаточно мягкие, воздух недостаточно свежий. Нари не могла уснуть, хотя она приняла таблетки. Нари не могла ни о чем думать, кроме как об этой боли, об этой нужде.
Помутнение рассудка… это оно, да?
Почему она думает о Тэхене?
Почему?
…Тэхен.
Где Тэхен?
Входные двери хлопают, и Нари, не думая, слетает вниз. Голова не соображает, тело не слушается, перед глазами мутно.
Но когда она выбегает в коридор, скользя по мраморному полу носками, то застывает, когда видит вовсе не Тэхена.
Нари, как по щелчку пальца, возвращается в своё прежнее сознание, но вместо шока и отвращения к собственному подкошенному состоянию и желании увидеть в стенах дома Тэхена, она хмурится и делает несколько шагов назад.
— Что ты тут делаешь?
Мама не удивлена состоянию дочери.
— Нари, — выдыхает, оценивая внешний вид Нари: прилипшая майка к телу, смятые шорты, спутанные волосы, красные щеки. — Я хочу с тобой поговорить.
Мама выглядела иначе. Без платьев, без каблуков, без присущего ей женственного очарования. В обычном, небесно-голубом гольфике из мягкого трикотажа, в спортивных, серых штанах и белых носках. Не в туфлях, но в кроссовках. Не с ярким макияжем, но с естественным, красивым лицом. Несколько прядей выбивается из гульки на затылке, в ушах нет сережек.
Как бы по-домашнему мама не смотрелась, Нари не чувствует от неё ожидаемый уют и необходимую безопасность.
— О чем, мам? О том, что я – ошибка в твоей жизни?
— Нет, — поразительно спокойно отвечает мама, снимая обувь. — Нет, я хочу всё объяснить. Присядем? Я купила твой любимый клубничный торт, — она показывает небольшую, белую коробочку, на которую Нари лишь сейчас обратила внимание. — Я знаю, что тебе хочется сладкого.
— Я не хочу сладкого.
— А что ты хочешь?
— Какая тебе вообще разница?
— Нари, — мама подходит ближе, но Нари отходит еще дальше. — Пожалуйста. Давай погово-…
— Ладно, — выплевывает, разворачивается и идет в сторону кухни.
Чем быстрее они поговорят, тем быстрее она отсюда уйдет.
Нари садится за стол, поджимая под себя ногу, и внимательно наблюдает за тем, как мама ставит чайник, разрезает тортик, кладет по кусочку на две тарелочки. Накрыв на стол, она заливает кипятком листья зеленого чая, добавляет дольку лимона и садится напротив – там, где она обычно сидела.
Мама указывает на торт, молча предлагает попробовать. Нари оценивает бисквитные слои, белый крем и дольки клубники. Не сразу, но отламывает десертной вилочкой кусочек и кладет в рот.
Сладость облегчает приступ.
— Как… как твоя течка?
— Ты хотела что-то со мной обсудить, — холодно отвечает Нари, накалывая клубнику. — Обсуждай.
Мама хмурится, но не критикует в своей излюбленной манере.
— Я не сделала аборт потому, что Донхён настоял, чтобы я родила, — говорит мама, вынуждая Нари застыть с вилкой во рту. Они никогда не обсуждали в открытую роды, течку и папу. Нари знала про желание сделать аборт лишь из-за того, что она подслушала разговор, но чтобы мама ей лично сказала?
— И ты об этом пожалела? — хмуро спрашивает, смотря на торт.
— Нари. Я была ребенком, — сглатывая, отвечает мама, без напора и без желания переубедить, но с намерением выдать долгожданную правду. — Я была младше тебя, когда забеременела. Я не хотела ребенка, но… но мне не оставили выбора, — она хмурится, тяжело вздыхает и мотает головой. — Я чувствовала себя виноватой, когда родила тебя. Я понимала, что аборт был бы лучше не только для меня, но и для тебя, — мама поднимает взгляд на Нари, заведомо зная, что получит в ответ: потрясение и растерянность. — Мы жили в нищете, я ничего не успевала делать. Я не знала, что мне делать с тобой. Младенец на моих руках, а мне еще и семнадцати нет, — она не пыталась вызвать жалость, не пыталась оправдаться, но от этого Нари не было ничуть не легче. Правда важнее вранья, но правда – сильно больнее. — Твой отец тоже понял ошибку, но он уже ничего не мог с этим сделать. Когда я встретила Тэхена, я удивилась, что я… понравилась ему, — она аккуратно касается чашки, проверяя, горячая ли она. — Да, я – красивая, но альф, в особенности с доминирующим геном, не интересуют официантки и кассирши. Я зацепила Тэхена, и я поняла, что это мой шанс, который мне нельзя упустить. Я делала всё, лишь бы он не забыл обо мне, лишь бы он приходил ко мне. Когда я узнала, что у него есть сын, что он восхищен моими усилиями и тем, что я сама воспитываю тебя – я поняла, что я должна воспользоваться этим.
Нари крепко сжимает вилку.
Она шутит, да?
Она должна шутить, иначе всё то, что она вывалила на неё, слишком ядовито, чтобы воспринимать всерьёз.
Какого черта?
— То есть, воспользоваться мной. Я была просто вещью для тебя всё это время?
— Нари, дослушай.
— Я услышала достаточно, — отвечает резко, не желая даже пытаться скрыть жгучую обиду и отравляющее разочарование, что непрерывно поглощает. — Ты жалеешь, что не сделала аборт, но потом поняла, что мною можно воспользоваться для манипуляции Тэхеном. Так?
Мама смотрит на разъяренную дочь, на то, как она принимает искреннее признание, но и в то же время отталкивает мучительно неприятную действительность. Могла бы сказать «нет», чтобы успокоить чувствительную и уязвимую перед течкой дочь, но мама пришла сюда не за тем, чтобы помогать Нари.
— Так.
Клубничный торт больше не помогает.
— Я не понимаю, что еще ты можешь мне сказать.
— Прежде, чем я уеду из Кореи, я хочу, чтобы всё знала.
— Зачем? — горько ухмыляясь, жмет плечами Нари. — Тебе, типа, легче от этого? А ты не подумала, как мне будет? Слышать всё это? — сердце колотится, внутри что-то поднимается, сжимает, выдавливая из Нари бешеную злость. Но затем, она откидывается на спинку стула, с грохотом кидает вилку на стол и машет рукой. — Нет, ладно, хорошо. Если это последний раз, когда я вижу тебя в своей жизни – свою родную мать, которая с самого моего рождения считала меня ошибкой, – то я дам тебе возможность исповедоваться.
— Нари…
— Продолжай, — часто кивая, просит Нари, скрещивая руки на груди. — Вперед. Пожалуйста, продолжай.
Глаза горят, наполняются слезами, которые она пытается сморгнуть, убрать. Но несколько теплых капель стекают по щеке, демонстрируя слабость, демонстрируя то, что слова матери попали в язвимое, где ни грубость, ни дерзость не могут стать щитом.
Нари до нельзя хрупкая, настоящая, не в силах бороться с собственными чувствами.
Маме это лишь на руку, верно?
Но мама тянется к салфетнице, вытаскивает одну штуку и промачивает собственные глаза.
Нет. Нет, Нари никогда не поверит, что она раскаивается, что она действительно понимает, насколько ужасной матерью она была и есть.
— Я… я думала, что твоё поведение в какой-то момент доведет Тэхена до ручки. Ты… ты была и остаешься неуправляемой. Он – альфа с доминирующим геном, который мог сорваться в определенный момент, — говорит мама, не осмеливаясь даже посмотреть в глаза рассыпающейся на части Нари. — Ты была непослушным, грубым, неблагодарным ребенком, который вынудил бы Тэхена поднять руку. Тогда, я бы обвинила его в рукоприкладстве и домашнем насилии.
Нари смеется. Истерично. Нари накрывает лицо ладонями, грудь дрожит, в висках пульсирует, а горло сдавливает. Надломленный, почти безумный смех заполняет столовую. Глаза всё еще мокрые, но слезы не текут.
Нари ломается изнутри, и ей это не нравится.
Нари ничего из их разговора не нравится.
— Ну, да, — всё еще хихикая, кивает, скрещивая руки на груди. — Ты не можешь быть обвиненной. Ты ведь моя ма-ма. Тебе разрешается бить меня, как собаку.
— Я била, чтобы ты не боялась боли.
Нари тяжело вздыхает, зачесывает волосы назад. Как же, блять, тяжело. Нари не знала, куда себя деть, не знала, что сделать с этим вихрем боли и гнева, что мама в ней пробуждала. Всё громче и громче, всё сильнее и сильнее. Ураган путал, сбивал, уничтожал.
— Что? Ты… ты вообще слышишь себя?
— Я била потому, что ты… ты заслуживала, Нари, — хмурится мама, наклоняясь вперед. — Я не знала, как по-другому тебя воспитывать.
— Я не была твоей грушей для битья, мам. Я – твоя дочь, — повысив голос, напоминает Нари. — Родная дочь. Ты пропустила… моё выступление, ты изменила Тэхену почти что у него на глазах. Ты делала всё, лишь бы… — Нари застывает. Вместо обвинений – горькое, ошеломляющее осознание. — О, Боже. Ты делала всё, лишь бы развестись с ним.
Мама ничего не отвечает. Она подносит чашку ко рту, делает несколько глотков чая. Не хочет подтверждать догадку? Не хочет окончательно испортить о себе впечатление? На что она вообще надеялась, когда решила вернуться спустя почти год не ради дочери, у которой первая в жизни течка, но ради собственного раскаяния?
Папа был прав.
— Деньги, — шепчет Нари, прожигая в маме дыру взглядом. — Всё из-за денег.
— Ты помнишь, чем мы питались, когда ты была маленькая? Как часто ты могла есть клубничный торт?
— Ты реально вышла за Тэхена из-за денег. Не из-за запаха, не из-за… притяжения или, черт возьми, по любви. Из-за сраных денег.
— Я хотела забрать тебя, — она будто бы не слышит, она будто бы не хочет слышать. — Он платил бы алименты, ведь он удочерил тебя официально. Я бы добилась через суд, чтобы он оплатил тебе университет, давал деньги до твоих двадцати двух-двадцати трех лет. Но… но он оставляет тебя себе, и план рушится, — мама хмурится, вновь пьет чай. Недовольная, не согласная, но смирившаяся с разбитыми вдребезги мечтами. — Он выплатит мне большую сумму при одном условии: сегодня – последний раз, когда мы с тобой видимся.
Мама вернулась не из-за неё.
Мама вернулась не из-за течки, не из-за чувства вины, не из-за материнского инстинкта. Нет.
Мама вернулась, чтобы получить еще больше денег.
— Ты продала меня, — шепчет, не веря в то, как ужасно это звучит.
— Ты будешь жить в сказке, Нари, — совершенно беспечно отвечает мама, отламывает себе кусочек торта. — Он любит тебя, как собственную дочь, чего я всё еще не понимаю. Но… но это и к лучшему, — она пережевывает нежный бисквит, аккуратно вытирает пальчиком крем с уголка губ. — Ты ни в чем не будешь себе отказывать.
— Не смей, — Нари подлетает со стула, направляя указательный палец на маму. — Не смей делать всё так, будто ты хотела лучшего для меня.
— Я не хотела, чтобы ты жила в нищете, — перечит мама, возмущенно сдвигая брови к переносице.
— Ты не хотела, чтобы я появлялась на этот свет! — всхлипывает Нари. — Какая, к черту, нищета, мам?! Всё, что тебя волновало – твоё положение, твоя жизнь. Не моя. Ты и только ты!
— Нари, ты не была в моей шкуре! — вскакивает, звереет. — Так что не смей!
— Да плевать мне на твою шкуру! Ты в моей была?! Родители развелись, мною управляли, мною, блять, пользовались! Били, ругали, считали ошибкой, а затем – бросили. Из-за денег. Ты думала об этом?!
— Ты должна быть благодарна. Ты остаешься у Тэхена.
— Зато ты – свободная женщина с деньгами, которая сбросила груз в виде нежеланного ребенка, — ухмыляется Нари. — А еще и дурочкой притворяешься…
— Ты должна быть такой же, Нари, — сурово говорит мама. — По-другому омегам не выжить.
— Ты пришла мне еще и лекцию провести? Как охотиться на альф? — она почти смеется, почти, но слезы текут громче.
Мама не оценивает. Конечно. Маме плевать, в каком Нари состоянии, плевать, как сильно её долбанная исповедь бьет по ней. Не торопится успокоить, не торопится даже извиниться. Черт, да если бы не Тэхен, она бы ни разу в жизни не извинилась перед собственной дочерью.
— Ты всё еще неблагодарная.
— Представь себе, — ухмыляется Нари и падает обратно на стул. Голова кружится, тело слабеет, а желание продолжать разговор исчезает с той же скоростью, с какой выдыхается пар из чашки давно остывшего чая.
— Ты должна говорить мне «спасибо», что я воспитала тебя такой, — не прекращает мать. — Выносливая, сильная, умеющая постоять за себя, а не ноющая, хлипкая, бездарная омега. Я закаляла тебя.
— Может, мне не нужна была закалка? — лениво улыбаясь, спрашивает Нари, смотря в сверкающие яростью глаза напротив. — Мне нужна была мама. Всего лишь мама, которая любит меня просто за то, что я у неё есть.
Нет. Нет, она не согласится. Никогда. Мама считает, что она права. Мама считает, что Нари глупая, ничего не знающая в жизни будущая омега. Никто ей не указ, никто не может ею управлять – ни альфа с доминирующим геном, ни родная дочь.
Мама тяжело вздыхает.
— У тебя сегодня или завтра будет течка. Запомни мои слова, — она тянется к своей сумке, ставит её на стол. — Как только ты станешь полноценной омегой, поймешь, чем я пожертвовала ради тебя.
— Мг, да, окей, — устало кивает, пальцами касаясь лба. — Это всё?
Мама кладет между тарелками с кусочками торта какие-то бумаги, брошюрки. Нари даже не хочет брать их в руки.
— Клиника, где ты можешь сделать аборт. Анонимно. Также, тебя могут стерилизовать. За определенную плату, конечно, — она застегивает сумку, перекидывает её через плечо. — Не говори Тэхену, что я тебе дала это, что оно вообще у тебя есть. Никому не говори. Спрячь где-то. Пусть у тебя всегда будет выход, которого у меня не было.
— Прекрасный прощальный подарок, мам.
Не подходит, не смотрит, не отвечает. Просто уходит. Мама не убирает за собой тарелку с тортом и чашку с чаем, не задерживается на выходе, чтобы в последний раз окинуть взглядом свою дочь. Обувается, хлопает дверью, уезжает на машине.
И затем, Нари окончательно ломается. Хуже, чем на ужине, хуже, чем в Испании, хуже, чем катке.
Дом ощущался таким большим, таким тихим. Слезы жгли, распаривая горло и грудь. Крик рвался изнутри, который Нари проглатывала. Тело трясло, бросало то в жар, то в озноб. Непроизвольно хваталась за себя руками – за локти, за колени, за шею – будто пыталась удержать саму себя от распада, но у неё ничего не получалось.
Хоть кто-то. Нари хочет, чтобы рядом был хоть кто-то, кому она может уткнуться в плечо, кому она может передать эту боль, кто поможет ей вынести этот кошмар наяву.
Нари встает и на автомате идет на второй этаж, облокачиваясь о стены. Не видит из-за слез, не слышит из-за гула в ушах. Не может сориентироваться. Ноги сами ведут её мимо комнаты, дальше, в спальню, где вещи Тэхена, где его кровать, его одежда.
Нужно убрать эту боль, нужно избавиться от этой боли. Нари больше не может, не хочет. Нари плохо. Нари невыносимо плохо, и она должна что-то с этим сделать.
Слушать тело. Нужно прислушаться к телу.
Нари снимает с себя всю одежду, бросает на пол. В одних промокших от усиленного выделения смазки белых трусах, она заходит в гардероб. Наугад берет рубашку, его рубашку, белую, постиранную, но с его запахом, с его феромонами, которая была на нем. Натягивает на себя, обнимает себя и выдыхает.
Еще. Мало. Нужно еще.
Нари набирает вещи: пиджак, галстук, футболка, штаны, свитер. Нари несет всё в большую двуспальную кровать, скидывает одежду. Нари заползает наверх, чувствуя, как под ней сминаются черные простыни, как под ней прогибается матрас.
Запах-запах-запах.
Нари утыкается носом в его одеяло, Нари укутывается в его вещи, Нари тянет его подушку к себе. Обнимает, дышит, плачет. Нари содрогается от каждого вдоха, мучительно стонет в пустое пространство, в надежде, что её хоть кто-то услышит.
Тэхен… Тэхен-Тэхен-Тэхен.
Тэхен пахнет лаймом.
Нари нравится лайм.
Нари хочет ощутить его запах на себе.
Нари хочет поделиться своим запахом с ним.
Где он?
Он нужен ей.
Сейчас же.
…пожалуйста.
Добавить комментарий