Юнги сделал всего лишь три круга по студии, а уже запыхался. Возможно, не гоняй он с сигаретой во рту, и не делай он затяжку за затяжкой, то не выдохся бы за пять минут. Но ему сложно не успокаивать себя никотином, пока он убирает с пола старые газеты, ставит у выхода банки с просроченной краской и двигает картины ближе к стене.
Юнги не посещал студию лет пять. Вонь стояла ужаснейшая. Пришлось избавляться от влажной затхлости с помощью проветривания и скупой надежды на лучшее. Сигаретный дым не улучшал ситуацию.
Несмотря на хаотичную суету, Юнги всё равно смог привести студию в более-менее приличный вид. Он снял пыльные шторы с французских окон, планируя отвести их в химчистку завтра с утра. Он убрал всё дерьмо с пола, вычистив и вымыв паркет. Юнги выкинул столько кистей и пустых банок от растворителя, что ему пришлось составить список покупок. После химчистки обязательно заедет в магазин с художественными принадлежностями. Он даже не подозревал, что ему, оказывается, нужно неплохо так возобновить запасы и ассортимент.
Но на сегодня ему с Нагён хватит того, что имеется. Юнги старался ограничиться в цветовой палитре, когда выстраивал натюрморт на небольшой столике: нежно-синяя простыня, три мандаринки, пустая бутылка из-под Хеннесси и белая чашка. Он мог бы сообразить что-то получше, ведь он, всё-таки, чертов преподаватель по основам композиции, но Юнги не хотел выебываться. Он хотел, чтобы Нагён вспомнила художку с теплом и удовольствием, а не с матами и раздражением.
Помимо студии, Юнги привел в порядок еще и самого себя. Вчера сходил на стрижку, сегодня с утра побрился. Он побрызгался своим лучшим одеколоном с нотками древесины и цитруса, натянул белую футболку с черными брюками, накинув сверху лимонно-желтую рубашку. Плевать, что большую часть он, конечно же, запачкает. Юнги купит себе новые шмотки, если понадобится. Но перед Нагён он обязан выглядеть как минимум хорошо.
Шаркая по студии забрызганными краской тапочками, он расставляет два мольберта с чистыми холстами напротив выставленной композиции и пододвигает два стула. Между мольбертами – небольшая тумбочка с двумя деревянными палитрами, кружка с кисточками, парочка мастихинов*, карандаши и пустые стаканчики для растворителей. Внутри выдвижных ящиков – дюжины тюбиков масляной краски, которые всё еще живы и готовы к применению.
Если так подумать, Юнги ни разу не проводил индивидуальных занятий. Много кто хотел, но он всем отказывал.
Особо настойчивыми были родители, чьё состояние, по их мнению, могло подкупить равнодушного к деньгам Мин Юнги. Он и не вспомнит всех, кто готов был заплатить ему за одно занятие столько же, сколько за его картину, лишь бы он научил их чадо рисовать.
В университете у него группы стабильно до двадцати человек. Если он и помогал студентам раскрыть свой истинный потенциал, он не приглашал их к себе в студию, не предлагал им личные уроки. Учить один на один – не для Юнги, но… но, возможно, было бы неплохо хотя бы попробовать.
Если бы его преподаватель в художке не разглядел в нем талант, он не был бы тем, кем является.
Но это так сложно. Наставлять, обучать, быть примером для подражания. Какой из Юнги пример для подражания?
Но Нагён что-то видит в нем, как и многие его студенты.
Он подключает колонку к телефону, находит плейлист джаза. Допивая вторую за день чашку эспрессо, Юнги проверяет время на телефоне, отмечая, что Нагён должна появиться с минуты на минуту. Она отказалась от его услуг такси, отписав, что приедет сама. Ей только нужна геолокация.
Значит, пить она не будет. Юнги тоже не планировал. Он всё еще не пьет, что поражает.
Может, когда-то бросит курить.
Ха-ха.
Смешно.
Он тушит бычок о чистую пепельницу, когда слышит стук. Наспех поправив прическу и рубашку, Юнги подходит ко входу в студию и, сделав глубокий вдох, открывает дверь.
Конечно же, это Нагён. Сияет ярче фитолампы, а Юнги, как умершее растение, тянется к ней, как к единственному источнику света. С такими темпами он начнет стихи писать, и тогда можно смело записываться на прием в дурку.
Нагён оделась так, как стоит одеться на индивидуальное занятие с художником. Обычная, белая футболка, обычные джинсы и кроссовки. Волосы распущены, через плечо висит рюкзак, а в руках – продолговатый, бумажный пакет. Не заглядывая внутрь, Юнги уже знает, что там бутылка алкоголя.
Нагён протягивает презент, широко улыбаясь.
— Моему самому верному фанату.
Юнги тяжело вздыхает, кривит губами и, всё же, забирает пакет. Он с легким осуждением смотрит на хихикающую и чертовски довольную Нагён.
Гордится тем, что сам Мин Юнги подписан на её онлифанс?
— Не напоминай об этом каждую секунду, будь добра, — просит Юнги и приглашает Нагён внутрь.
— Стыдно? — ухмыляется, оглядываясь на художника.
— Немного.
Юнги закрывает дверь и достаёт бутылку вина, ценой в двести долларов. Он не специалист по винам, но пришлось испробовать достаточное количество за то время, пока он ходил на банкеты, беседовал с покупателями в ресторанах и занимался выпивкой на выставках. Юнги приятно, что Нагён потратилась и выбрала что-то, что можно испить вдвоем, но не в одиночку.
Опустив бутылку на стол, он видит два серых фартука, которые он купил еще вчера. Но прежде, чем протянуть один из них Нагён, Юнги немного зависает, наблюдая за тем, как она бродит по его студии и рассматривает его картины.
Нужно было накрыть их чем-то, а еще лучше – спалить.
— Я даже не была ни на одной твоих выставок, — признается Нагён. — Гуглила твои картины, но вживую – впервые вижу.
Юнги подходит ближе. Они стоят напротив полотна ростом с человека и шириной в метр. Мазки широкие, хаотичные. Много голубого, синего, темно-зеленого и глиняного. Юнги не знал, почему он тогда рисовал море, пляжи, размытые фигуры людей, но тогда ему нравилось. Он так и не закончил серию, хотя перспективы переквалифицироваться в мариниста у него были.
— Ты видела мои картины вживую.
— Ты имеешь в виду в художке? — фыркает Нагён, поглядывая на Юнги. — Мне кажется, тогда твой уровень был несколько ниже.
— Нет. Такой же, — жмет плечами и, желая поскорее закончить тему, он протягивает фартук. — Держи. Это тебе. Вон там твоё место. Будем рисовать вон ту композицию.
Нагён завязывает волосы в хвост прежде, чем надеть фартук. Она с интересом подходит к бутылке с мандаринами, задумчиво рассматривая со всех сторон. В ней ощущается приятный энтузиазм, по которому Юнги безумно скучает.
— Ты всё это сам придумал?
— Нет. Искал гайд в интернете, — фыркает, подбирая краски для картин. — Конечно, сам.
— Блин, я так плохо помню основы. Помню, что есть треугольная композиция, диагональная и центрированная, — перечисляет Нагён, чем удивляет Юнги.
Не все его нынешние студенты могут с такой же легкостью выдать ему ключевые расположения предметов.
— И как ты думаешь, какая у нас сегодня? — скрестив руки на груди, он внимательно смотрит на Нагён, которая качает головой, пытаясь догадаться.
— М-м-м… треугольная? — неуверенно спрашивает и поглядывает на Юнги, будто она действительно на экзамене.
— Да, молодец. Треугольная.
Нагён с облегчением вздыхает, но затем смеется.
— Мне почему-то страшно ошибиться перед тобой. Боюсь представить, как себя чувствуют твои студенты, — ухмыляется Нагён и возвращается к своему стулу.
— Я, что, такой страшный? — кривится Юнги.
— Нет. Не страшный, — она берет с тумбочки остро заточенный карандаш. — Но ты производишь впечатление преподавателя, который кинет в студента кусок мела, если тот даст неправильный ответ. Ну, или, например, подзатыльником наградишь.
Ладно. Возможно, иногда у него проскакивает желание отлупить своих учащихся за банальные и поразительно глупые ошибки. Но, к сожалению, Юнги не может допустить рукоприкладства в университете, где с каждого ребенка нужно пылинку сдувать.
— Если я не могу толково объяснить материал, тогда какой из меня профессор? — тяжело вздыхая, рассуждает Юнги и садится на свой стул.
— Тогда научите меня рисовать натюрморт, профессор Мин, — необычайно воодушевленно просит Нагён.
Она определенно наслаждается прозвищем, от которого Юнги немного типает. Вне стен университета всё еще непривычно.
Всё проходило не так уж и плохо, как он того ожидал. Возможно, у него не вызывало трудностей обучать Нагён, ведь он всё еще помнил, как она рисовала в художке. Прошло столько лет, а у неё всё еще были проблемы с чувством цвета, освещением и тенями. Зато у неё хорошо получалось соблюдать композицию и формы. Юнги помогал ей с палитрой, но отказывался оставлять собственные штрихи на её полотне. Он хотел, чтобы вся работа принадлежала лишь ей, и плевать, плохая она или хорошая.
Нагён не жаловалась так, как раньше. В художке она очень часто ныла и бесилась, если у неё что-то не получалось. Но затем радостно улыбалась и хлопала в ладоши, когда мертвенно-спокойный Юнги одним легким движением исправлял её неудачные линии. Сейчас же она терпеливо водила кистью, внимательно слушая.
Юнги пытался не пялиться на её сосредоточенное личико, на её выпавшие пряди и пятна от краски, что остались на её щеках и ладонях. Он уже как минут двадцать закончил свой натюрморт и словил себя на мысли, что ему безумно хотелось бы сделать несколько набросков самой Нагён, пока она здесь.
Лучше не упоминать, что Юнги перерисовывал её фотографии с онлифанса. Он оправдывал сам себя тем, что ему нужно было потренировать позы, перспективу, анатомию. Но кого он обманывает? Он рисовал Нагён потому, что он хотел рисовать Нагён.
И всё еще хочет.
Она убирает кисть от полотна, чуть отклоняется назад, рассматривая картину, и затем смотрит на Юнги, как на него смотрят все его студенты.
С надеждой и гордостью.
Ухмыляясь, он подходит ближе, засунув руки в карманы брюк, и делает то, что Нагён от него ожидает – оценивает.
Был бы на её месте тот же четверокурсник или даже первокурсник – Юнги бы сразу поставил неуд без права на пересдачу.
Но… это ведь Нагён, которая так старалась, и которая всё еще вызывает у Юнги необыкновенное чувство любви и ностальгии.
— Хорошо. Мне нравится.
Она аж подскакивает со стула.
— Правда?!
— Да, — ухмыляется Юнги. — Как для первого раза – неплохо.
Нагён недоверчиво кривится, щурится. Неужели она ожидала чего-то другого? Думала, что он просто возьмет и высмеет её работу? Ну нет уж. Он, конечно, мудак, но не настолько.
— Тогда скажи, что бы ты у меня поправил?
— Ничего.
— Ты врешь. Ну давай! — она толкает его в плечо, и Юнги раздраженно цыкает. — Я не обижусь. Честно.
— Я не собираюсь критиковать твой натюрморт.
— Но ты ведь мой учитель, — поучительным тоном вещает Нагён и скрещивает руки на груди. — Давай. Я слушаю.
Юнги делает глубокий вдох. Почему у него такое ощущение, что он пожалеет об этом?
— Расстояние между предметами слишком большое, — он ведет указательным пальцем по картине, чтобы Нагён увидела ошибки. — У тебя явный перебор с контрастом теней и света, видишь? Мандарины токсично-оранжевые, а тень от них неестественно черная. Нет устойчивости и композиционного ритма, — Юнги обводит всю картину ладонью прежде, чем засунуть руки обратно в карманы брюк. — Тут сложно что-то исправить. Нужно полностью переделывать. Но, опять-таки, мне всё равно нравится. Да и, вообще, моя оценка для тебя не должна что-то значить, — он хмурится и оборачивается на Нагён, которая, кажется, не совсем внимательно слушала его.
Она не смотрела на картину. Она, не стесняясь, пялилась на Юнги, и ему трудно понять, что ей так нравится в его режиме профессора.
Возможно, он ошибается и придумывает себе всякое, но, обычно, подобные взгляды он ловил от студенток, которые демонстрировали явное желание отсосать ему после пар. Юнги четко давал им понять, что меньше всего его интересует секс с девушками, кому он в отцы годится.
Но то, как на него смотрела Нагён – волновало и будоражило.
Но она быстро моргает, и отводит взгляд к полотну Юнги.
— Покажи свою, — она подходит ближе к натюрморту, и её глаза заметно расширяются. — Да уж. Разница очевидна, — Нагён смеется, сравнивая свою работу с работой Юнги.
— Брось. Ты когда последний раз рисовала?
— Не помню, — тяжело вздыхает и садится на стул Юнги, всё еще неотрывно смотря на его картину. — Блин, и я ведь тоже хотела рисовать. Вот так, как ты сейчас. И в художку ходила, и делала домашние задания, и так старалась, а потом…
Юнги знает этот тон, знает это чувство. Сожаление.
Сожаление об утраченном времени и упущенных возможностях.
Он подходит ближе к Нагён, достает пачку сигарет и протягивает ей. Она с благодарностью достает одну, и Юнги с удовольствием предоставляет ей огонек. Он старается не думать о том, что хотел бы нарисовать это – как Нагён делает первую затяжку.
— Ты поступила на менеджера? — уточняет Юнги и ставит пепельницу на тумбочку между мольбертами.
— Ага. Потом бросила через два года.
Он так и не спрашивал, куда жизнь занесла Нагён. Они учились в разных школах. Он встречался с ней только в художке, и что она делала после – он не знает. Юнги казалось, что слишком рано задавать столь личные вопросы. Он-то успешно убивался в полотнах, отпечатывался на страницах никому ненужных научных работ и продавал душу бездарным миллионерам, но что делала Нагён?
— Чем ты занималась после? До того, как завела онлифанс?
— Ничего особенного, — она жмет плечами, стряхивает пепел в пепельницу. — После того, как я бросила универ, я захотела стать инструктором по сноубордингу, — Юнги удивленно дергает бровями, с любопытством поглядывая на Нагён. — Прошла подготовительные курсы, много каталась, даже проработала два года. Но потом мне надоело. Я начала искать что-то другое, — её простодушный тон даже восхищает. — Я столько всего… пробовала, если так подумать. Официантка в ресторане, администратор в офисе, продавец мороженного. Даже собак выгуливала. Я думала устроиться в приют для животных, но там нужны были определенные навыки, каких у меня не было, — Нагён делает затяжку, поворачивается к Юнги. — В общем, я всегда искала способ заработать, параллельно занимаясь тем, чем мне нравится, но у меня не получалось. До того, как я завела онлик, я шесть лет проработала в агентстве по организации разных ивентов. Дни Рождения, свадьбы, беби-шауэр, спортивные соревнования, вечеринки и так далее. Не хотелось уходить, но… чем больше фотографий я публиковала, тем больше был риск, что мой профиль где-то просочиться. Нужно было выбирать, — Нагён выдыхает дым, вновь смотря на натюрморт.
Мда уж.
А Юнги всё это время только и делал, что рисовал.
Нагён жила жизнь. Настоящую жизнь. Пробовала всё, что только можно, неустанно искала себя, смело выходя из зоны комфорта, пока Юнги уселся на теплом местечке, даже не думая двигаться. Он заливал творческий кризис бухлом, давился сигаретным дымом, пытаясь избавиться от каждодневной рутины, и бесконечно жалел себя.
Преподавание – жалкая попытка оправдать собственную ценность в этом мире. Кому нахуй нужны его претенциозные картины? Что они дают? Ничего. Ничего, чтобы удовлетворяло самого Юнги.
Но Нагён не сдавалась. Двигалась только вперед, как бы тяжело ей не было.
— Круто, — выдыхает Юнги, стряхивая пепел.
Нагён удивленно фыркает, смотря на друга.
— Вы очень многословны, профессор Мин.
— Круто, что ты не сидела на месте, — он жмет плечами, делает глубокую затяжку. — Я тоже думал бросить всё это, — он обводит рукой студию, оглядываясь.
— Нет, Юнги, не сравнивай меня с собой, — Нагён мотает головой, но не звучит оскорблено. — Ты добился невероятного успеха. Ты стал известной личностью, вписал себя в историю корейского искусства. Это намного круче.
— Да. На словах – красиво, но на деле – нихрена.
— Объясни, я не понимаю.
Юнги чувствует на себе изучающий взгляд Нагён. Он не хочет смотреть на неё, ему не нравится быть слабым перед кем-то. Наедине с собой – пожалуйста. Он мастер в ненависти к самому себе. Но когда кто-то рядом, особенно такая, как Нагён, – больше всего ему хочется сменить тему и забыть об этом.
Он кривится, не понимая, что конкретно им руководит: желание быть таким же искренним и открытым перед ней, или же желание показать, какой он убогий и ничтожный на самом деле?
— У меня была депрессия. Три года, — выдыхает Юнги, физически ощущая, как ему не по себе от произнесенного вслух признания. — Сначала я думал, что это просто усталость. Пройдет, — он жмет плечами, облокачивается о ближайшую стенку. — Но нихуя не проходило. Я не мог писать, не мог взять кисть в руки. Мои идеи вызывали во мне отвращение. Все видели во мне блядского гения, но я не мог понять – где, сука, эта гениальность? — он горько ухмыляется, мотает головой, вспоминая те дни. — Все мои картины были для меня фальшью. “Это красиво – но оно не живое”. Так я думал, — он кидает взгляд на собственный натюрморт, краем глаза замечая, как Нагён зависла, внимательно слушая. — Я ненавидел свой успех, свою репутацию. Я стал заложником себя же. Я не спал, начал много пить, курить. Я терял интерес даже к таким банальным вещам, как прогулка, музыка, кофе, — он фыркает, вспоминая, как месяцами не мог чувствовать того же наслаждения от утренней чашки эспрессо, что чувствует сейчас. — Я отдалялся от людей, закрылся в себе. Я перестал рисовать. Вообще. Я очень долго не рисовал, — Юнги выдыхает, рассматривая догорающий бычок. — Даже когда я вылечился с помощью психотерапии и антидепрессантов, даже когда я пошел преподавать – я не рисовал. Я работал со студентам, я ожил благодаря студентам, но я не мог произвести что-то своё… пока не встретил тебя.
Юнги привык к монологам. Долгим, непрерывным. Он может вести лекцию полтора часа, и повторить всё то же самое на следующей паре. Он может выступить на семинаре, может подготовить речь, и он никогда не устанет, говори он об изобразительном искусстве.
Но говорить о себе… ох.
Юнги еще никогда никому не рассказывал о том, что с ним происходило. В какой яме отчаяния и мрака он жил безвылазно.
Журналисты пытались пронюхать, куда он исчез. Благодаря тогдашнему менеджеру, с которым он вынуждено распрощался перед тем, как пошел преподавать, Юнги смог остаться тем, кем общественность его видела.
Всё еще противно вспоминать себя в те дни, когда он выходил за бутылкой дешевого алкоголя, питался быстрозавареваемой лапшой и пытался найти смысл хоть в чем-то.
Но Юнги пережил всё это, усвоил урок. Конечно, по большей части, стоит поблагодарить всех студентов, кто у него был, ведь они просто не давали ему возможности вновь упасть во тьму. Он не мог. У него был долг выпустить их обученными специалистами. Он не хотел, чтобы хоть кто-то из них познал то же, что и он.
Юнги привык быть честным перед собой. Но быть честным перед кем-то – нет.
Как только он затих, он ощутил себя до больного уязвимым. Настолько, что в нем проснулось желание где-то спрятаться. Нагён увидела то, чего явно не ожидала. Образ профессионального, успешного художника треснул, и теперь перед ней стоял обычный Мин Юнги.
Единственный человек, кому он доверял себя в подобном виде – психотерапевт. Но раскрывать свои раны перед женщиной, которая неожиданно дорога ему – намного страшнее.
Юнги готов к тому, что она разочаруется в нем. Просто встанет и уйдет. Найдет себе кого-то получше – менее сопливого и ничтожного, более сильного морально и физически мужчину, на кого можно положиться, кто не обладает таким жалким диагнозом, как “клиническая депрессия”.
Но Юнги ощутимо вздрагивает, когда он чувствует на своём плече ладонь. Он не заметил, как она встала со стула, как она подошла к нему, протягивая руку. Юнги сглатывает, когда сталкивается с её взглядом, слишком теплым и нежным. Она смотрит на него с некоторым пониманием, с сочувствием, ободряюще сжимая его плечо.
Юнги не знает, что сказать. На самом деле, он взбешен, что дал слабину.
И всё из-за этой дурацкой влюбленности.
— Думаю, я могу собой гордиться, — Нагён улыбается, кивая самой себе. — Я всегда думала, что мои фото на онлифансе – ничто большее, кроме как хороший способ передернуть. А тут, оказывается, я заново вдохнула жизнь в талантливого художника? Вау.
Юнги не сразу улавливает её мысль, не веря, что она так легко принимает правду о нем. Но затем он фыркает и говорит прежде, чем подумает:
— Не твои фото, Нагён. Ты.
Она вздрагивает, а Юнги тут же закрывает рот.
Что-то он сегодня слишком откровенный с ней. Надышался краской?
Но она ведь и так знает, что он влюблен в неё. Почему она так удивляется?
Нагён опускает взгляд, сдержанно улыбается и перемещает руку с плеча к затухшему окурку между его пальцев.
— Я хотела у тебя спросить. Ты сдаешь студию в аренду?
Юнги хмурится, наблюдая, как она относит бычок к пепельнице и задумчиво осматривает помещение.
— Твоя очередь объяснять.
— Я бы сделала тут фотосессию, — кивает Нагён, потирая подбородок. — Обычно, фотозоны, которые имитируют художественные студии, не настолько… как бы сказать, — она щелкает пальцами, пытаясь подобрать слово. — Живые. Обычно, они стерильно чистые и слишком искусственные. А у тебя видно, что здесь ты нарисовал не один шедевр.
Юнги моргает. Еще раз моргает. И затем еще раз, прямо как настоящий идиот.
То есть, Нагён говорит ему, что хочет провести в его студии фотосессию для онлифанса? Голой?
Юнги прочищает горло.
— Я подумаю.
Она смотрит на него с ухмылкой, и отчего-то ему становится не то, что не по себе, но как-то тревожненько.
Юнги осознает, что он, бляха, смущен.
— Обещаю распечатать и подарить тебе все копии бесплатно.
Так, спокойно.
Он что-то совсем растерялся, а это не характерно для профессора Мина, совсем не характерно.
Шумно вздохнув, он скрещивает руки на груди, внимательно наблюдая за слишком спокойной Нагён.
— Пытаешься меня подкупить?
— Предлагаю выгодную сделку, — она беспечно жмет плечами, улыбаясь. — Можешь даже нарисовать меня с натуры.
— Чего ты добиваешься? — не выдерживает Юнги, чувствуя, как у него, кажется, нервы сдают.
— Добиваюсь? — Нагён вопросительно выгибает бровь.
— Ты только что сама предложила мне порисовать тебя с нату-…
— А ты хочешь? — тут же перебивает, смотря с азартом, с задором.
— Я…
Юнги вжимается в стенку, когда Нагён приближается к нему. У него взгляд, как у напуганного оленя, как у маленького котенка, который пытается понять, что тут, черт возьми, происходит.
— Можешь прямо сейчас, — шепчет Нагён, и Юнги ощутимо потеет.
Он сглатывает и слышит, как она смеется.
— Да. Смешно.
— Я не шучу.
Нагён развязывает фартук, кидает его на пол. Затем хватается за края футболки, и Юнги сам не замечает, как резко хватается за её кисти, останавливая.
— П-подожди. Н-нет. Не надо.
Нагён ухмыляется, наблюдая за покрасневшим Юнги. Он, если честно, сам в шоке с себя и с того, как он реагирует. Хорошо, что она не слышит, с какой скоростью у него стучит сердце, и какие картинки ему рисует его неожиданно пробудившееся воображение.
Какого вообще хрена?
Нагён послушно отпускает свою футболку, но не вырывается из захвата Юнги.
— Ты ведь уже видел меня голой, — шепчет, чуть наклоняясь вперед.
— Видел.
— Тогда почему ты так нервничаешь?
— Потому что у меня, блять, давно никого не было, — рычит Юнги и ловит её слегка удивленный взгляд.
— Ну, я не думаю, что ты забыл основы. Если надо, я напомню, — она кладет ладони на его грудь, и Юнги обрывисто вздыхает. — Ты можешь коснуться меня.
О, черт.
Спокойно. Юнги, спокойно.
Блять. Он как-то не был готов, он совсем не был готов к тому, что Нагён будет в открытую флиртовать с ним в его же студии.
Юнги сглатывает, робко обнимает Нагён за талию и притягивает к себе. Необычно. Он знает каждый её изгиб, форму её тела и оттенок её кожи, но Юнги никогда бы не мог подумать, что она такая приятная, такая мягкая на ощупь. Он гладит её бока, большими пальцами слегка надавливает на ребра, вызывая в ней легкий смешок.
Юнги рассматривает её лицо, хочет вытереть полоску оранжевого на щеке. Но останавливает сам себя. Он в восторге от её улыбки, от того, насколько же красиво она улыбается. Он всегда так думал. Когда Нагён расстраивалась из-за неудачных штрихов, он делал так, чтобы её лицо сияло, чтобы она радовалась, но не печалилась.
И теперь он можешь попробовать на вкус её улыбку? Почувствовать её губы на своих?
Спустя столько лет. Даже смешно, что Юнги так волнуется из-за какого-то поцелуя. Он так хочет, но так нервничает.
Юнги наклоняется чуть ближе, чувствуя, как Нагён задержала дыхание. Неожиданно приятно ощущать взаимное желание. Настоящее желание. Она хочет его не из-за его картин. Нагён просто хочет его. Человека, который раскрыл свои слабости.
Юнги не мог себе представить, что что-то настолько примитивное способно согреть его гнилую душу.
Нагён подставляет лицо, закрывая глаза. Он чувствует кончик её носа, запах его сигарет, немного краски. Где-то затерялся аромат её шампуня и духов.
Юнги сглатывает прежде, чем по-детски чмокнуть. Тот поцелуй, о котором он мечтал в детстве, кажется поразительно сказочным, отдавая чем-то пурпурным. Нежные губы Нагён прижимаются плотнее, двигаются в ответ, унося Юнги в необычайно цветастый мир, где он видит сплошной фиолетовый и розовый.
Он не мог бы подумать, что какой-то поцелуй способен успокоить его, но и в то же время оживить. Он не помнит, когда в последний раз был с женщиной, но близость с Нагён кажется чем-то совершенно иным. Юнги сомневается, что он в принципе когда-нибудь чувствовал что-то настолько же мощное, что и с ней.
В какой-то момент ему хочется большего. Он старается себя контролировать, но чем сильнее она прижимает его к себе, тем нестерпимее становится его жажда.
Юнги проникает в её рот языком, и Нагён шумно втягивает в себя воздух. Он кратко мычит, когда её пальцы сжимают его локоны, когда их языки переплетаются. Привкус сигарет кажется размазанным фоном, который ничуть не волнует.
Юнги плотнее окутывает её своими руками. Он так давно ни с кем не обнимался. Он вообще забыл, что чьи-то объятия могут быть столь уютными. Чувствовать её тело в своих руках всё еще непривычно. Он так много смотрел на неё, так много рисовал, но ощущать её на собственных пальцах намного приятнее.
У него обрывается дыхание, но Юнги всё равно не отрывается. Поцелуй перерос в нечто большее, чем что-то недосказанное и тихое. Нагён не была против – она отвечала с тем же жаром, с той же лаской. Юнги всё еще не мог понять, что же она к нему чувствует, но он был уверен, что это что-то очень близкое к его детской и поразительно чистой любви.
Нагён отрывается первой, тяжело дыша. У неё порозовели щеки, в глазах заметный шок, но и в то же время – желание. Юнги не сильно был доволен тем, что они прервались, но он старался не совсем терять голову.
— Ты… знаешь, не похоже, что у тебя давно никого не было, — хрипит Нагён, слегка хмурясь.
Юнги сглатывает, облизывая губы. Чуть опухшие, мокрые.
— Я могу повторить, — тихо предлагает, крепче сжимая её талию.
— Да. Мг, да, — торопливо кивает Нагён, обхватывает его лицо ладонями и самолично притягивает Юнги ближе к себе.
Он очень сильно сомневается, что сможет сегодня остановится на поцелуе.
_____
Мастихин – (от итал. mestichino, «шпатель») — специальный инструмент, использующийся в масляной живописи для смешивания или удаления незасохших остатков красок, очистки палитры или нанесения густой краски на холст. [ист. Википедия]
Добавить комментарий